Глава 3. Закон сегодня
Как уже видел читатель сквозь всю эту книгу, в нашей стране, начиная с самого раннего сталинского времени, не было политических. Все миллионные толпы, прогнанные перед вашими глазами, все миллионы Пятьдесят Восьмой были простые уголовники.
А тем более говорливый вес?лый Никита Сергеевич на какой трибуне не раскланивался: политических? Нет!! У н а с-то—н е-е т!
И ведь вот -- забывчивость горя, обминчивость той горы, заплывчивость нашей кожи: почти и верилось! Даже старым зэкам. Зримо распустили миллионы зэков -- так вроде и не осталось политических, как будто так? Ведь мы -- вернулись, и к нам вернулись, и наши вернулись. Наш городской умственный круг как будто восполнился и замкнулся. Ночь переспишь, просн?шься—из дома никого не увели, и знакомые звонят, все на местах. Не то, чтобы мы совсем поверили, но приняли так: политические сейчас, ну, в основном, не сидят. Ну, нескольким стам прибалтийцам и сегодня (1968) не дают вернуться к себе в республику. Да вот еще с крымских татар заклятья не сняли -- так наверно скоро... Снаружи, как всегда (как и при Сталине) -- гладко, чисто, не видно.
А Никита с трибун не слазит: “К таким явлениям и делам возврата нет и в партии и в стране” (22 мая 1959 г.—еще до Новочеркасска). “Теперь все в нашей стране свободно дышат... спокойны за сво? настоящее и будущее” (8 марта 1963 г., уже после Новочеркасска).
Новочеркасск! Из роковых городов России. Как будто мало было ему рубцов гражданской войны—посунулся еще раз под саблю.
Новочеркасск! Целый город, целый городской мятеж так начисто слизнули и скрыли! Мгла всеобщего неведения так густа осталась и при Хрущ?ве, что не только не узнала о Новочеркасске заграница, не разъяснило нам западное радио, но и устная молва была затоптана вблизи, не разошлась -- и большинство наших сограждан даже по имени не знает такого события:
Новочеркасск, 2 июня 1962 года.
Так изложим здесь вс?, что’ нам удалось собрать.
Не преувеличим, сказав, что тут завязался важный узел новейшей русской
истории. Обойдя крупную (но с мирным концом) забастовку ивановских ткачей на грани 30-х годов, -- Новочеркасская вспышка была за сорок один год (от Кронштадта и Тамбова) первым народным выступлением -- никем не подготовленным, не возглавленным, не придуманным -- криком души, что дальше так жить нельзя!
В пятницу 1 июня было опубликовано по Союзу одно из выношенных любимых хрущ?вских постановлений о повышении цен на мясо и масло. А по другому экономическому плану, не связанному с первым, в тот же день на крупном новочеркасском электровозостроительном заводе (НЭВЗ) также и снизили рабочие расценки—процентов до тридцати. С утра рабочие двух цехов (кузнечного и металлургического), несмотря на всю послушность, привычку, втянутость, не могли заставить себя работать -- уж так припекли с обеих сторон! Громкие разговоры их и возбуждение перешли в стихийный митинг. Будничное событие для Запада, необычайное для нас. Ни инженеры, ни главный инженер уговорить рабочих не могли. Приш?л директор завода Курочкин. На вопрос рабочих “на что теперь будем жить?” этот сытый выкормыш ответил: “Жрали пирожки с мясом— теперь будете с повидлом!” Едва убежали от растерзания и он, и его свита. (Быть может, ответь он иначе—и угомонилось бы.)
К полудню забастовка охватила весь огромный НЭВЗ. (Послали связных на другие заводы, те мялись, но не поддержали.) Вблизи завода проходит ж-д линия Москва-Ростов. Для того ли, чтоб о событиях скорее узнала Москва, для того ли, чтобы помешать подвозу войск и танков, -- женщины во множестве сели на рельсы задержать поезда; тут же мужчины стали разбирать рельсы и делать завалы. Размах забастовки -- нерядовой, по масштабу всей истории русского рабочего движения. На заводском здании появились лозунги: “Долой Хрущ?ва!”, “Хрущ?ва—на колбасу!”.
К заводу (он стоит вместе со своим пос?лком в 3-4 километрах от города за р. Тузлов) в тех же часах стали стягиваться войска и милиция. На мост через р. Тузлов вышли и стали танки. С вечера и до утра в городе и по мосту запретили всякое движение. Пос?лок не утихал и ночью. За ночь было арестовано и отвезено в здание городской милиции около 30 рабочих --
“зачинщиков”.
С утра 2 июня бастовали и другие предприятия города (но далеко не все). На НЭВЗе—общий стихийный митинг, решено идти демонстрацией в город и требовать освобождения арестованных рабочих. Шествие (впрочем, по началу лишь человек около тр?хсот, ведь страшно!) с женщинами и детьми, с портретами Ленина и мирными лозунгами прошло мимо танков по мосту, не встретив запрета, и поднялось в город. Здесь оно быстро обрастало любопытствующими, одиночками с других предприятий и мальчишками. Там и сям по городу люди останавливали грузовики и с них ораторствовали. Весь город бурлил. Демонстрация НЭВЗа пошла по главной улице (Московской), часть демонстрантов стала ломиться в запертые двери городского отделения милиции, где предполагали своих арестованных. Оттуда им ответили стрельбой из пистолетов. Дальше улица выводила к памятнику Ленина1 и, двумя суженными обходами сквера, -- к горкому партии (бывшему атаманскому дворцу, где кончил Каледин). Все улицы были забиты людьми, а здесь, на площади—наибольшее сгущение. Многие мальчишки взобрались на деревья сквера, чтобы лучше видеть.
А горком партии оказался пуст—городские власти бежали в Ростов.2 Внутри—разбитые ст?кла, разбросанные по полу бумаги, как при отступлении в гражданскую войну. Десятка два рабочих, пройдя дворец, вышли на его длинный балкон и обратились к толпе с беспорядочными речами.
Было около 11 часов утра. Милиции в городе совсем не стало, но вс? больше войск. (Картинно, как от первого л?гкого испуга гражданские власти спрятались за армию.) Солдаты заняли почтамт, радиостанцию, банк. К этому времени весь Новочеркасск вкруговую был уже обложен войсками, и прегражден был всякий доступ в город или выход из него. (На эту задачу выдвинули и ростовские офицерские училища, часть их оставив для патрулирования по Ростову.) По Московской улице, тем же пут?м, как прошла демонстрация, туда же, к горкому, медленно поползли танки. На них стали влезать мальчишки и затыкать смотровые щели. Танки дали холостые пушечные выстрелы -- и вдоль улицы зазвенели витринные и оконные стекла. Мальчишки разбежались, танки поползли дальше.
А студенты? Ведь Новочеркасск—студенческий город! Где же студенты?.. Студенты Политехнического и других институтов и нескольких техникумов были заперты с утра в общежитиях и институтских зданиях. Сообразительные ректоры! Но, скажем: и не очень гражданственные студенты. Наверно, и рады были такой отговорке. Современных западных бунтующих студентов (или наших прежних русских), пожалуй дверным замком не удержишь.
Внутри горкома возникла какая-то потасовка, ораторов постепенно втягивали внутрь, а на балкон выходили военные, и вс? больше. (Не так ли с балкона управления Степлага наблюдали и за кенгирским мятежом?). С маленькой площади близ самого дворца цепь автоматчиков начала теснить толпу назад, к реш?тке сквера, (Разные свидетели в один голос говорят, что э т и солдаты были—нацмены, кавказцы, свежепривез?нные с другого конца военного округа, и ими заменили стоявшую перед тем цепь из местного гарнизона. Но показания разноречат: получила ли перед тем стоявшая цепь солдат приказ стрелять, и верно ли, что приказ был не выполнен из-за того, что капитан, принявший его, не скомандовал солдатам, а кончил с собой перед строем.3 Самоубийство офицера не вызывает сомнения, но не ясны рассказы об обстоятельствах и никто не знает фамилии этого героя совести.) Толпа пятилась, однако никто не ждал ничего дурного. Неизвестно, кто отдал команду,4 -- но э т и солдаты подняли автоматы и дали первый залп поверх голов.
Может быть, генерал Плиев и не собирался сразу расстреливать толпу— да события развились по себе: данный поверх голов залп пришелся по деревьям сквера и по мальчишкам, которые стали оттуда падать. Толпа видимо взревела -- и тут солдаты, по приказу ли, в кровяном ли безумии или в испуге—стали густо стрелять уже по толпе, притом разрывными пулями.5 (Кенгир помните? Шестнадцать на вахте?) Толпа в панике бежала, теснясь в обходах сквера—но стреляли и в спины бегущих. Стреляли до тех пор, пока опустела вся большая площадь за сквером, за ленинским памятником -- через бывший Платовский проспект и до Московской улицы. (Один очевидец говорит: впечатление было, что вс? завалено трупами. Но, конечно, там и раненых было много. По разным данным довольно дружно сходится, что убито было человек 70-80.6 Солдаты стали искать и задерживать автомашины, автобусы, грузить туда убитых и раненых и отправлять в военный госпиталь, за высокую стену. (Еще день-два ходили те автобусы с окровавленными сиденьями.)
Так же, как и в Кенгире, была применена в этот день кино-фотосъ?мка мятежников на улицах.
Стрельба прекратилась, испуг прош?л, к площади снова нахлынула толпа и по ней снова стреляли.
Это было от полудня до часу дня. Вот что видел внимательный свидетель в два часа дня: “На площади перед горкомом стоят штук восемь танков разных типов. Перед ними—цепь солдат. Площадь почти безлюдна, стоят лишь кучки, преимущественно молод?жь и что-то выкрикивают солдатам. На площади во вмятинах асфальта -- лужи крови, не преувеличиваю, до тех пор я не подозревал, что столько крови вообще может быть. Скамьи в сквере перепачканы кровью, кровавые пятна на песчаных дорожках сквера, на побеленных стволах деревьев. Вся площадь исполосована танковыми гусеницами. К стене горкома прислон?н красный флаг, который несли демонстранты, на древко сверху наброшена серая кепка, забрызганная бурой кровью. А по фасаду горкома -- кумач?вое полотнище, давно висящее там: “Народ и партия—едины!”
Люди ближе подходят к солдатам, стыдят и проклинают их: “Как вы могли?!” “В кого вы стреляли?” “В народ стреляли!” Они оправдываются: “Это не мы! Нас только что привезли и поставили. Мы ничего не знали”.
Вот расторопность наших убийц (а говорят—неповоротливые бюрократы):
т е х солдат уже успели убрать, а поставить недоумевающих русских. Знает дело генерал Плиев...
Постепенно, часам к пяти-шести, площадь снова наполнилась народом. (Храбрые новочеркассцы! По городскому радио вс? время: “граждане, не поддавайтесь на провокацию, расходитесь по домам!” Тут автоматчики стоят, и кровь не смыта -- а они снова напирают.) Выкрики, больше -- и снова стихийный митинг. Уже известно, что в город прилетело (да наверно -- еще к первому расстрелу?) шесть высших членов ЦК, в том числе, конечно, Микоян (специалист по будапештским ситуациям), Фрол Козлов (остальных называют неточно). Они остановились, как в крепости, в здании КУККС, бывшего кадетского корпуса. И делегация молодых рабочих НЭВЗа послана к ним рассказать о происшедшем. В толпе гудят: “Пусть Микоян приедет сюда! Пусть сам посмотрит на эту кровь!” Нет, Микоян не приедет. Но вертол?т-дозорщик низко облетает площадь часов около шести, рассматривает. Улетел.
Скоро из КУККСа возвращается делегация рабочих. Это согласовано:
солдатская цепь пропускает делегатов и в сопровождении офицеров их выводят на балкон горкома. Тишина. Делегаты передают толпе, что были у членов ЦК, рассказывали им про эту “кровавую субботу”, и Козлов плакал, когда услышал, как от первого залпа посыпались дети с деревьев. (Кто знает Фрола Козлова— главу ленинградских партийных воров и жесточайшего сталиниста? -- он плакал!..) Члены ЦК пообещали, что расследуют эти события и сурово накажут виновных (ну, так же и в Особлагах нам обещали), а сейчас необходимо всем разойтись по домам, чтобы не устраивать в городе беспорядков.
Но митинг не разош?лся! К вечеру он густел еще более. Отчаянные новочеркассцы! (Есть слух, что бригада политбюро в этот вечер приняла решение выселить вс? население города поголовно! Верю, ничего б тут не было дивного после высылок народов. Не тот же ли Микоян и тогда был около Сталина?)
Около 9 вечера попробовали разогнать народ танками от дворца, Но едва танкисты завели моторы, люди облепили их, закрыли люки, смотровые щели. Танки заглохли. Автоматчики стояли, не пытаясь помочь танкистам.
Еще через час появились танки и бронетранспорт?ры с другой стороны площади, а на их броне сверху -- прикрытие автоматчиков. (Ведь у нас какой фронтовой опыт! Мы же победили фашистов!) Идя на большой скорости (под свист молод?жи с тротуаров, студенты к вечеру освободились), они очистили проезжую часть Московской и б. Платовского.
Лишь около полуночи автоматчики стали стрелять трассирующими в воздух
· и толпа стала расходиться.
(Сила народного волнения! Как быстро ты меняешь государственную обстановку! Накануне -- комендантский час и так страшно, а вот весь город гуляет и свистит. И неужели под корою полустолетия так близко это лежит— совсем другой народ, совсем другой воздух?)
3 июня городское радио передало речи Микояна и Козлова. Козлов не плакал. Не обещали уже и искать виновников (верхо’вых). Говорилось, что события спровоцированы врагами и враги будут сурово наказаны. (Ведь с площади люди уже разошлись.) Еще сказал Микоян, что разрывные пули не приняты на вооружение советской армии—следовательно их применяли враги.
(Но кто же эти враги?.. На каком парашюте они спустились? Куда они делись? -- хоть бы увидеть одного! О, как мы привыкли к дурачению! --
“враги”, и как будто что-то понятно... Как бесы для средневековья...)7
Тотчас же обогатились магазины сливочным маслом, колбасой и многим другим, чего давно здесь не было, а только в столицах бывает.
Все раненые пропали без вести, никто не вернулся. Напротив, семьи раненых и убитых (они же искали своих!..) были высланы в Сибирь. Так же и многие причастные, замеченные, сфотографированные. Прошла серия закрытых судов над участниками демонстрации. Было и два суда “открытых” (входные билеты -- парторгам предприятий и аппарату горкома). На одном судили 9 мужчин (к расстрелу) и двух женщин (к пятнадцати годам).
Состав горкома остался прежним.
В следующую субботу, после “кровавой”, радио объявило: “рабочие
электровозостроительного дали обязательство досрочно выполнить семилетний план”.
...Если б не был царь слаба’к, догадался бы и он 9-го января в Петербурге ловить рабочих с хоругвями и лепить им бандитизм. И никакого бы “революционного движения” как не бывало.
Вот и в г. Александрове в 1961 г., за год до Новочеркасска, милиция забила насмерть задержанного и потом помешала нести его на кладбище мимо своего “отделения”. Толпа разъярилась—и сожгла отделение милиции. Тотчас же были аресты. (Сходная история, в близкое время—и в Муроме.) Ка’к теперь рассматривать арестованных? При Сталине получал 58-ю даже портной, воткнувший иголку в газету. А теперь рассудили умней: разгром милиции не считать политическим актом. Это -- будничный бандитизм. Такая была инструкция спущена: “массовые беспорядки” -- политикой не считать. (А что ж тогда вообще—политика?)
Вот—и не стало политических.
А еще ведь ль?тся и тот поток, который никогда не иссякал в СССР. Те
преступники, которых никак не коснулась “благодетельная волна, вызванная к жизни...” и т. д. Бесперебойный поток за все десятилетия -- и когда “нарушались ленинские нормы”, и когда соблюдались, а при Хрущеве—так с новым остервенением.
Это -- верующие. Кто сопротивлялся новой жестокой волне закрытия церквей. Монахи, которых выбрасывали из монастырей (здесь многое сообщил нам Краснов-Левитин). Упорные сектанты, особенно кто отказывался от военной службы -- уж тут не взыщите, прямая помощь империализму, по нашим мягким временам на первый раз -- 5 лет.
Но эти уж—никак не политические, это—“религиозники”, их надо же воспитывать: увольнять с работы за веру одну; подсылать комсомольцев бить у верующих ст?кла; административно обязывать верующих являться на антирелигиозные лекции; автогеном перепиливать церковные двери, тракторными тросами сваливать купола, разгонять старух из пожарной кишки. (Это и есть диалог, товарищи французские коммунисты?)
Как заявили почаевским монахам, в Совете Депутатов Трудящихся: “если исполнять советские законы, то коммунизма придется долго ждать”.
И только в крайнем случае, когда воспитание не помогает -- ну, тогда приходится прибегать к закону.
Но тут-то мы и можем блеснуть алмазным благородством нашего сегодняшнего Закона: мы не судим закрыто, как при Сталине, не судим заочно -- а даже полупублично (с присутствием полупублики).
Держу в руках запись: процесс над баптистами в г. Никитовка, Донбасс, январь 1964 г.
Вот как он происходит. Баптистов, приехавших поприсутствовать, -- под предлогом выяснения личности задерживают на трое суток в тюрьме (пока суд пройд?т и напугать). Кинувший подсудимым цветы (вольный гражданин!) получил 10 суток. Столько же получил и баптист, ведший запись суда, запись его отобрали (сохранилась другая). Пачку избранных комсомольцев пропустили через боковую дверь прежде остальной публики—чтобы они заняли первые ряды. Во время суда из публики, выкрики: “Их всех облить керосином и запалить!” Суд не препятствует этим справедливым крикам. Характерные при?мы суда: показания враждебных соседей; показания перепуганных малолетних: выводят перед судом девочек 9 и 11 лет (лишь бы сейчас провести процесс, а что потом будет с этими девочками -- наплевать). Их тетрадки с божественными текстами фигурируют как вещественные доказательства.
Один из подсудимых—Базбей, отец девяти детей, горняк, никогда не получивший от шахткома никакой поддержки именно потому, что он баптист. Но дочь его Нину, восьмиклассницу, запутали, купили (50 рублей от шахткома), обещали впоследствии устроить в институт, и она дала на следствии фантастические показания на отца: что он хотел отравить е? прокисшим ситро; что когда верующие скрывались для молитвенных собраний в лес (в пос?лке их преследовали) -- там у них был “радиопередатчик—высокое дерево, опутанное проволокой”. С тех пор Нина стала мучиться от своих ложных показаний, она заболела головой, е? поместили в буйную палату психбольницы. Вс? же е? выводят на суд в надежде на показания. Но она вс? отвергает! “Следователь мне сам диктовал, как нужно говорить”. Ничего, бесстыжий судья утирается и считает последние показания Нины недействительными, а предварительные— действительными. (Вообще, когда показания, выгодные обвинению, разваливаются, -- характерный и постоянный выворот суда: пренебречь судебным следствием, опереться на деланное предварительное: “Ну, как же так?.. А в ваших показаниях записано... А на следствии вы показали... Какое ж вы имеет право отказываться?.. За это тоже судят!”)
Судья не слышит никакой сути, никакой истины. Эти баптисты преследуются
за то, что не признают проповедников, присланных от атеиста,
государственного уполномоченного, а хотят своих (по баптистскому уставу
проповедником может быть всякий их брат). Есть установка обкома партии: их
осудить, а детей от них оторвать. И это будет выполнено, хотя только что
левою рукой Президиум Верховного Совета подписал (2 июля 1962 г.) всемирную
конвенцию “о борьбе с дискриминацией в области образования”.8 Там пункт:
“родители должны иметь возможность обеспечить религиозное и моральное
воспитание детей в соответствии с их собственными убеждениями”. Но именно
этого мы допустить и не можем! Всякий, кто выступит на суде по сути,
проясняя дело -- непременно обрывается, сбивается, запутывается судь?ю.
Уровень его полемики: “когда же будет конец света, если мы наметили строить
коммунизм?”
Из последнего слова молодой девушки Жени Хлопониной: “Вместо того,
чтобы идти в кино или на танцы, я читала Библию и молилась—и только за
это вы лишаете меня свободы. Да, быть на свободе—большое счастье, но быть
свободным от греха -- бо’льшее. Ленин говорил: только в Турции и в России
сохранились такие позорные явления, как преследования за религию. В Турции я
не была, не знаю, а в России—как видите”. Е? обрывают.
Приговор: двум по 5 лет лагеря, двум—по 4, многодетному Базбею -- 3.
Подсудимые встречают приговор с радостью и молятся. “Представители с
производства” кричат: “Мало! Добавить!” (керосином поджечь...)
Терпеливые баптисты учли и подсчитали, и создали такой “совет
родственников узников”, который стал издавать рукописные ведомости обо всех преследованиях. Из ведомостей мы узна?м, что с 1961 по июнь 1964 года осуждено 197 баптистов,9 среди них 15 женщин. (Все пофамильно перечислены.
Подсчитаны и иждивенцы узников, оставшиеся теперь без средств пропитания:
442, из них дошкольного возраста 341). Большинству дают 5 лет ссылки, но некоторым -- 5 лет лагеря строгого режима (только-только что не в полосатой шкуре!), вдобавок еще и 3-5 лет ссылки. Б. М. Здоровец из Ольшан Харьковской области получил за веру 7 лет строгого режима. Посажен 76-летний Ю. В. Аренд, а Лозовые—всею семь?ю (отец, мать, сын). Евгений М. Сирохин, инвалид Отечественной войны 1 группы, слепой на оба глаза, осужден в селе Соколове Зми?вского района Харьковской области на 3 года лагерей за христианское воспитание своих детей Любы, Нади и Раи, которые отобраны у него решением суда.
Суд над баптистом М. И. Бродовским (г. Николаев, 6.10.66) не гнушается использовать грубо-подделанные документы. Подсудимый протестует: “Это не по совести!” Рычат ему в ответ: “Да закон вас сомн?т, раздавит и уничтожит!”
За-кон. Это вам -- не “внесудебная расправа” тех лет, когда еще “соблюдались нормы”.
Недавно стало известно леденящее душу “Ходатайство” С. Караванского, переданное из лагеря на волю. Автор имел 25, отсидел 16 (1944 -- 60), освобожден (видимо, по “двум третям”), женился, поступил в университет— нет! в 1965-м пришли к нему снова: собирайся! не досидел 9 лет.
Где ж еще возможно это, при каком другом земном Законе, кроме нашего?
· навешивали четвертные железными хомутами, концы сроков -- 70-е годы!
Вдруг новый кодекс (1961) -- не выше 15 лет. Да юрист-первокурсник и тот понимает, что стало быть отменяются те 25-летние сроки! А у нас -- не отменяются. Хоть хрипи, хоть головой об стенку бейся—не отменяются. А у нас—даже пожалуйте досиживать!
Таких людей немало. Не попавшие в эпидемию хрущ?вских освобождений, наши покинутые однобригадники, однокамерники, встречные на пересылках. Мы их давно забыли в своей восстановленной жизни, а они вс? так же потеряно, угрюмо и тупо бродят вс? на тех же пятачках вытоптанной земли, вс? меж теми же вышками и проволоками. Меняются портреты в газетах, меняются речи с трибун, борются с культом, потом перестают бороться -- а 25-летники, сталинские крестники, вс? сидят...
Холодящие тюремные биографии некоторых—приводит Караванский.
О, свободолюбивые “левые” мыслители Запада! О, левые лейбористы! О,
передовые американские, германские, французские студенты! Для вас -- этого мало всего. Для вас—и вся моя эта книга сойд?т за ничто. Только тогда вы сразу вс? поймете, когда “р-руки назад!” пото’паете с а м и на наш Архипелаг.
see 'Новочеркасский расстрел' on http://ru.wikipedia.org
see CLAUDE LEFORT, 'Un homme en trop', Seuil, 1976.
Nessun commento:
Posta un commento